Берег Стикса - Страница 29

Роман пошёл на запах, тщательно принюхиваясь. Падаль и мята странным образом стекались в одну общую волну, сбивающую с толку. Больной вампир, если такие бывают? Упырь-идеалист? Если такие бывают…

Ловя струю запаха, Роман вошёл во двор, заросший благоухающими тополями и берёзой. Тополя слегка сбили его со следа, запах путался между деревьев, — но заострялся с каждым шагом, поэтому легко нашёлся снова. В конце концов, обшарив двор глазами, Роман увидел в тени дома семенящую скрюченную фигурку упыря женского пола. Ну явно — упыря, а не вампира. И под мышкой у этого упыря был зажат большой плоский свёрток, излучающий еле видимое, но всё же весьма заметное сияние силы.

Роман нагнал её в два прыжка. Упыриха остановилась и оглянулась. При жизни ей было, вероятно, лет тридцать-сорок, этой замухрышке, закутанной в замызганный серенький шарфик. На белесом подслеповатом, но странно нежном для упыря личике появилось выражение тупого страха и раздражения.

— Девушка, на пару слов? — пригласил Роман, раздувая ноздри.

— Я тороплюсь, — в тоне упыря прозвучал намёк на жеманничанье, совершенно дикий на Романов слух.

— Прекрасная сегодня погода, — понёс Роман, почти не обдумывая слов. От свёртка несло холодом и болью. Это было невозможно и это было нестерпимо. — В такую погоду лучше гулять вдвоём и наслаждаться красотами этого дивного двора вместе, не так ли? Такая привлекательная девушка не может…

Он не успел придумать, что она не может. Упыриха поджала губы и произнесла ещё более жеманно:

— У меня дела, вы не понимаете, что ли? И вообще — я на улице не знакомлюсь.

Роман оторопел. Он никак не ожидал, что это начнёт с ним кокетничать, — но даже не в том было дело. Он отчётливо ощутил её тянущее присутствие рядом с собственной душой. Её взгляд сосал силу, насколько позволяла Романова растерянность — она даже причмокивала про себя. Ещё ни одно существо из Инобытия не пыталось питаться Романом так откровенно и нахально.

Роман понял, что продолжать светскую беседу в данном случае равнозначно позволению жрать себя дальше. Фигу.

— Что это у тебя? — спросил он грубо и протянул руку к свёртку.

— Не твоё дело! — взвизгнула упыриха, и в тоне вдруг прозвучала откровенная истерика. — Это моё, ясно?!

Она сделала попытку ускользнуть, но Роман удерживал существ и посильнее. Он поймал тварь за плечи и встряхнул так, что она взвизгнула, а потом отвесил оплеуху по всем киношным правилам.

Упыриха сжалась в комок и подобрала трясущуюся нижнюю губу. Её вид был омерзителен до предела.

— Ну не трогай, — заканючила она, хлюпая. — Это правда моё… Это портрет… моего дедушки… в молодости…

Роман больше не слушал. Он отодрал пальчики упыря, которые вцепились в свёрток мёртвой хваткой. Свёрток жёг руки силой и болью. Роман принялся разматывать несколько слоёв газеты.

Тварь сказала правду — в том смысле, что в газету действительно был завернут портрет. Вампира.

Дешёвая мазня века девятнадцатого, насколько Роману позволяли определить его скудные познания в живописи. Но эту мазню что-то одухотворяло, да так, что глаза вампира на портрете казались совершенно живыми — любопытно, отчего бы?

Роман принялся разглядывать портрет очень пристально. Его самого так же пристально стригла глазами упыриха, стоявшая рядом, сложив руки и скривив рот плаксивой гримасой.

— Отдай, — канючила она под руку. — Зачем тебе?.. Это мой Принц… Чего ты ко мне привязался?

Холст как холст. Рамка из чёрного дерева производит впечатление чего-то более качественного, чем сам портрет — искуснейшая тонкая резьба, изображающая лотосы, вплетённые в точный геометрический узор… Оп! Уж не каббалистические ли знаки?

Роман пошарил по карманам, и, не найдя ничего подходящего, осторожно надломил угол рамки руками. И почувствовал, как сила вампира сочится из трещины в старом дереве, как струйка холодной воды — этакий потусторонний сквознячок.

Он нажал сильнее. И ещё сильнее. Рамка треснула пополам и развалилась. Сила хлынула потоком — так, что Роман выпустил картину из рук и отпрянул.

Упыриха радостно вскрикнула и всплеснула руками.

Голубой мерцающий туман собрался на подсохшем асфальте в человеческую фигуру, сначала — призрачно мутную, потом — всё чётче и чётче. И мерцание погасло, как отрезанное.

Персонаж картины, юноша-вампир в истлевшей рубахе, сползающей с плеч, полуистлевших панталонах, стянутых на лодыжках и босой, сидел на земле, скорчившись и прижав руки к груди. Его трясло, как человека, который был заперт в холодильнике; спустя минуту после материализации вампир зашёлся судорожным кашлем.

«Вампиры болеют», — подумал Роман отстранённо.

Никогда раньше ему не приходилось видеть Хозяина Ночей и Вечного Князя в таком жалком и беспомощном виде. У вампира не было сил даже отстраниться, когда тварь в платочке подбежала и наклонилась. Он только снова раскашлялся до рвоты и конвульсий — и тут до Романа дошло…

Он отшвырнул тварь в сторону, проигнорировав обиженный вяк. Опустился на колени рядом с вампиром. Вампир поднял голову и взглянул ему в лицо испытывающим взглядом гордого существа, которое нуждается в помощи, но стыдится её просить.

Роман притормозил на секунду. Человеческие мерки отбрасывались страшно тяжело — целоваться с мужиком взасос?! Но он вспомнил Анну, прижавшуюся к стене — приступ стыда и сострадания помог справиться с человеческой щепетильностью.

Роман придвинулся поближе, притянул вампира к себе и поцеловал с таким чувством, будто делал раненому искусственное дыхание. Ему хотелось отдать, он подумал как можно явственнее: «Бери, старик!» — и приготовился к леденящему холоду и дикой боли, но ни холода, ни боли не было.