Берег Стикса - Страница 35

— Как-как?

— Как? А, сделать глупость. Вот, значит, и я…

— Ага, понятно. И что ж, это так у вампиров заведено? Вроде скорой помощи тем, кто может нарваться?

— Да. Старые Хозяева то называют «линия крови». Или «линия рока» — вроде как смертному существу на роду написана смерть в самое близкое время. И какая выйдет смерть, про то ведомо только смерти самой да господу богу на небеси.

— А, вот ты о чём… То есть, ты хочешь сказать, что если обречённый тебя позовёт, а ты услышишь, то ты легко его отпустишь, да? А если не дозовётся, то смерть будет грязной, да? Страшной, там, тяжёлой?

Станислав кивнул.

— И ты поэтому говорил вчера, что в городе пахнет грязной смертью, да? Вампиры не успевают повсюду, куда их зовут, вроде бы их слишком мало для большого города… И поэтому случаются всякие страшные вещи — большие аварии, там, серийные убийства… Кому положено — тот всё равно нарвётся. Правильно?

Станислав снова кивнул.

— С ума сойти. То есть, вы… вы же совсем, получается, не то, что о вас рассказывают?! Да?

— Та отчего ж не то? Очень то. А если в тех историях, какие ты сейчас вспоминаешь, мы выглядим вроде дьяволов, так это оттого, что больно уж смертные боятся смерти. Не доверяют они миру и богу тоже не доверяют — да и где им доверять, если им обещают после смерти ад не одну сотню лет кряду… Да и то, не всё там неправда. Ты ж, верно, слышал, сказать к примеру, что вампир к живому не ходит без зову? И коли нет в доме того человека, который очень желает, чтоб нежить полуночная его посетила, так вампир и во сне не переступит порога…

— Да, говорят. Только я как-то не так понял. Я думал, что зовут уже после второго раза…

— Какого «второго»? А первый-то как же? И что я тебе ещё скажу, Ромек — что это за игры бог весть во что — второй раз или третий? То дурно и недостойно. Ты ж пришёл забрать жизнь, выпить силу, а душу отпустить на волю, так и скажи, к чему тебе её больше-то мучить? То ж всё равно, что на охоте дурной выстрел — тебе есть надо, это верно, но божье-то созданье в чём виновато?

— Да, это круто. То есть, я имел в виду, это правильно, наверное… Только ты знаешь, я почему-то не слышу зова. И даже никогда раньше не слышал. Что же мне делать?

— Что делать. Пойдём-ка побродим.

Станислав легко встал и потянул Романа за руку. И Роман, растаяв от прикосновения вампира, с неожиданным спокойствием вошёл за ним в тень, как в тёмную воду, расступившуюся и сомкнувшуюся снова. Было мгновенное чувство полёта, а потом они вышли из темноты на освещённую фонарями весеннюю улицу. Стоял тёплый пасмур, моросил дождь, тучи висели низко, ночь была мягкая и влажная, словно поцелуй.

И наполненная ощущением жизни. Роману показалось, что он слышит, как, шурша, растёт трава и как раскрываются почки. Мокрый ветер пах далёкими лесами. Мир набухал, будто бутон, готовый лопнуть и раскрыться цветком — и живое тепло текло потоками, молочно парными, нежными, отовсюду…

Роман улыбался пьяной бессмысленной улыбкой, которую было не согнать с лица. Весна несла его, как река, и он плыл в этом течении, чувствуя себя лёгким, как соломинка и необыкновенно свободным.

Ему понадобилось немало времени, чтобы опомниться.

— Что это, Стаська? — спросил он, когда экстаз чуть-чуть улёгся. — Это ты делаешь, признавайся?

— Ну что ты говоришь, Ромек! Как же я могу — то ж божий мир и деяния тоже божьи. А просто это выход. Сон мира и один из многих. Ты ж раньше по снам не ходил, от тебе и дивно…

— Я тебя люблю, Стаська…

— От добре. Люби. То наше с тобою дело, Ромек — любить мир, жизнь, смерть, другие души… Что и случится грязным — мы очистим и отпустим. А любовь — та же сила, без неё нет Инобытия.

Женщина возникла вдалеке, в золотом сиянии фонарей, в мареве дождя, как-то неожиданно и ниоткуда. Она шла навстречу — и Станислав чуть ускорил шаги.

— Кто это? — спросил Роман, тоже невольно начиная торопиться.

— Тот, кто позвал. Иди.

У Романа упало сердце. Он пошёл, не чуя ног, как на свидание, в странном, мерцающем, текучем пространстве, вдруг вспомнив свою первую встречу с Анной — было так же горько-сладко, больно и желанно, истомно и пропитано каким-то невозможным медленным нежным ужасом…

Женщина потянулась навстречу. Она была уже немолода, вероятно, лет около сорока, и выглядела странно светло, и излучала то же самое, что было на душе у Романа — ту же сладкую ожидающую боль. Роман вошёл в волну её ожидания — и они обнялись так просто, будто были старыми-старыми знакомыми — может, любовниками — и Роман поцеловал её — влажные губы — горячая кожа — горячая кровь…

И в миг неиспытанного прежде откровения, горячей волны силы, нежности и странной ответственности Роман увидел, как стены с выгоревшими обоями, с китайским календарём, с зеркалом, в котором мелькнул фонарь, окружили их бледным туманом. Призрачная комната, где росли цветы в горшках, стоял шкаф с приоткрытой дверцей и спал на широкой кровати мужчина, укутанный одеялом с головой, возникла вокруг, пахнув нафталином, духами, потом, жареной рыбой — и медленно развеялась.

Роман стоял под фонарём, подставив лицо дождю, видел, как из тела умершей женщины растёт трава и поднимается туман, и почему-то это было не ужасно.

Это было закономерно. Так же, как то же тело в ситцевой ночной рубашке, окоченевшее на постели, рядом с укутанным мужчиной — та смерть, за которой последуют новые рождения — из века в век…

Наваждение прошло, когда Станислав тронул Романа за плечо.

— Ох. Что это было, Стаська?

— Что. Линия крови.