Берег Стикса - Страница 80

Ужас ударил под дых, как раскалённый клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства — и окончательно осознала то, о чём уже давно догадывалась её интуиция. Это было действительно страшно, но больше — это было унизительно и мерзко. Боль, смерть — дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьём — ходячими трупами, гниющими на ходу…

Ворон! Да где же ты, Ворон?! Их тут много, а я одна, я связана, я беспомощна — где же ты?! Ты же всегда приходил, когда я попадала в беду! Ворон, Ворон, я понимаю — если они меня сейчас убьют и сожрут, я никогда с тобой не встречусь. Я просто исчезну — они сожрут мою душу вместе с телом!

Лариса прокусила губу, чтобы не заорать в голос.

— Мы с вами всегда отлично понимали друг друга, — продолжал Эдуард, улыбаясь. — Вы очень разумная женщина, Лариса Петровна, и ещё — вы стильная женщина. Такие служащие, как вы, делают честь заведению. Мои гости от вашей медовой сладости были просто в восторге. Но, к сожалению, мне показалось, что вы готовы нарушить контракт. Как я уже говорил, это совершенно недопустимо…

Острые блики на мерно вращающемся скальпеле в его бледных пальцах гипнотизировали Ларису. Она постепенно погружалась в транс бесконечного отчаяния, а пытка ласковостью мертвеца всё продолжалась — и Ларисе казалось, что ей конца не будет. В те мгновения она поняла, как истязуемые начинают желать смерти, чтобы прекратить мучения — голос Эдуарда лился густой липкой патокой на лицо, это было тяжелее любой физической боли.

Он как-то научился причинять боль непосредственно душе, подумала Лариса в тоске. Это невозможно вынести, хоть бы сознание потерять, Ворон, где ты…

Грохот и звон бьющегося стекла показался Ларисе громким, как взрыв. И свежим — если звук может быть свежим. Или, на самом деле, свежим был неожиданный ветер, рванувшийся в зал сквозь разбитое зеркало. Запахи надушённых тряпок, гнилого мяса, дешёвой парфюмерии снесло этой серебряной струёй чистоты, снега и ладана.

Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло — в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнём. Верхняя губа вздёрнулась, обнажив клыки — два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса — свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.

Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось — он сломал решётку.

Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками — и остановился.

— Добро пожаловать, Виктор Николаевич, — услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. — Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.

Вампир, подумала Лариса отстранённо. Ну да.

Ворон издал низкое кошачье урчание — звук, совершенно ему не свойственный — и дёрнулся вперёд, как человек идёт против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках — он едва не упал, не сдвинувшись с места.

— Вот это я называю большой удачей, — сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. — Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?

— Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, — прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.

— Виктор, Виктор, остынь, — сказал Эдуард. — Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только её я выпью сразу, а тебя — постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.

Ворон снова рванулся вперёд, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, — думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлёбываясь им, — давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну ещё немного!»

— Это, видишь ли, ошибка, — брезгливо проговорил Эдуард. — Ошибка думать, что голод придаёт сил. И ошибка думать, что тебя ведёт что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь её кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это — моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты ещё при жизни продал.

Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе — не жратва, я знаю, почему ты пришёл, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…

— И не надейся на своего шотландца, — сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. — Закон джунглей и вампиров гласит — каждый сам за себя. А ты один — просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.

Нет, это ложь! Я за тебя! И ты — за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!

— И не воображай, что вы с ней в разных мирах, — ухмыльнулся Эдуард почти победительно. — Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было — живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей — правда, твоей, но ведь в легендах вместо мёртвого жениха всегда приходит демон, Виктор.